«Экономика должна быть экономной — таково требование времени». Этот тезис был озвучен Леонидом Брежневым еще 40 лет назад на одном из съездов КПСС. За это время в России управленческая функция государства укрепилась настолько, что модернизация фактически не идет, а ведь любая технология развивается исключительно экономическим методом, то есть когда становится экономически целесообразной, уверен предприниматель Дмитрий Потапенко. О том, почему вера в блокчейн близка к утопии, — в интервью для BitCryptoNews.
— Дмитрий, я смотрела одно из ваших интервью 2016 года, вы еще тогда обращали внимание на тему технологии блокчейн. Что, на ваш взгляд, за это время изменилось?
— Начнем с базы. Распределенный, или децентрализованный, архив, его прообраз существовал, по сути, всегда. Кто-то искренне думает, что распределенный архив — это что-то экстраординарно новое. Нет, к сожалению. Просто раньше все было затруднено и имело смысл в применении только с точки зрения верификации, то есть подтверждения данных. Но было сложно организовывать и это в связи с тем, что железо было небыстрое, а программное обеспечение — тоже, в общем-то, тягомотное.
Поскольку я инженер-конструктор-технолог, я понимаю, как технология развивается. Любая технология развивается исключительно экономическим методом, то есть когда она становится экономически целесообразной. Технология из ниоткуда не вырастает. Технология вырастает из денег. Причем из такого их параметра, как экономия, в первую очередь, и больше никакого. Это иллюзия, что технология, какая бы там она ни была, не существует или что не существует методологии решения той или иной задачи существующими технологиями, поэтому происходит там какой-то экстраординарный прорыв. Да нет, все достаточно просто: накапливается критическая масса технических, именно, подчеркну, технических, а не технологических решений, накапливается критическая масса задач, то есть запросов на решения. И тогда происходит то, что многие принимают за прорыв, а ведь никакого прорыва нет.
Банальный пример: многие восхищаются неким магазином Амазона, или где-то там в Японии можно подойти к виртуальной витринке и купить продукт. Ну, могу сказать, что Metro Future Store, как минимум так называемый безлюдный магазин, существовал еще в нулевом году. Более того, технологически его можно было запустить и пятью годами раньше, потому что ключевым фактором этих безлюдных технологий являются так называемые RFID-метки и их стоимость. В общем-то громоздкие чипы, которые вы регулярно видите в магазинах одежды, они существовали всегда. И вот эти безлюдные магазины будут возможными в ту же секунду, как только RFID-метки просто подешевеют. В этом нет какого-то экстраординарного прорыва именно с точки зрения технологий. Это бытовой пример, чтобы было точно понятно. А то такое впечатление, как будто в последнее время разговариваешь с людьми, поверившими в Гарри Поттера и Кубок огня.
Все технологии в целом просчитываемы, если вы в какой-то мере следите за ситуацией. Поэтому о том, что поменялось, можно сказать: улучшилось быстродействие компьютеров, они стали быстрее и ширше. В проклятые 80-е я работал на Western 6, где было 64 килобайт. Сейчас сказать, что у тебя компьютер на 64 килобайт… Ну, он не вытянет ничего, потому что у стандартного телефона гигабайты уже… То есть мы подбираемся к тера- и флопсам. Это не плохо и не хорошо. Это просто развитие технологии. Раньше флешка с одним гигабайтом стоила как крыло от боинга, теперь же флешки умирают, потому что технология сама по себе удешевилась и стала другой. Поэтому за эти годы всего лишь происходит хороший рост элементной базы, программного обеспечения — оно для каких-то простых вычислений становится примитивней, легче. За счет этого происходит и изменение на рынке.
— То есть можно сказать, что вера в блокчейн — это некая экономическая утопия?
— Понимаете, блокчейн — это не плохо, не хорошо. Это как нож. Как и в истории с криптой, просто не очень умные люди, не обладающие даже каким-то элементарным кругозором, нашли себе нового Иисуса в виде названия «блокчейн» или «крипта» и теперь молятся на это. И это всего лишь говорит о слабости понятийного аппарата людей, которые хотят любым способом во что-то веровать, неважно во что, и не задумываться. А сам блокчейн — технология, которая, безусловно, заслуживает внимания и будет проникать все дальше и дальше, поскольку решает проблему с верификацией данных без участия человека. То есть она освобождает и программные ресурсы, и человеческие. Вот и все.
— А как вы оцениваете именно с предпринимательской точки зрения то, что люди стали не только инвестировать деньги в криптовалюту, но и создавать проекты на этой основе?
— Стартапы, связанные с блокчейном, — я вообще этой истории не понимаю. Блокчейн, называем вещи своими именами, — это технология хранения или раздачи информации. Для того чтобы возник проект с привязкой «блокчейн», у тебя эта информация должна появиться, для этого ты должен сначала поток создать, а не наоборот. Обычная палатка дяди Гоги на рынке создает потоки информации больше, чем все эти хайповые так называемые старперы, потому что они не стартаперы... То есть можно говорить о палатке, торгующей фруктами с применением технологии блокчейн. И даже понятно, куда эта технология блокчейн там приляпывается. Она приляпывается к единичной покупке к CRM-системе. Можно говорить о проекте в сфере продажи билетов на матчи Чемпионата мира с технологией блокчейн, и тоже понятно, куда она приляпывается — к транзакциям и опять-таки к CRM. Но первичным является не технология блокчейн, а продукт, который всем известен. Можно ли сделать, условно говоря, продажу билетов или продажи этих огурцов дяди Гоги в соседнем подвале без технологии блокчейн? Да не вопрос. Сейчас доведено все до такого абсурда, что к совковой лопате прилепи слово «блокчейн», и она будет продаваться лучше. Это маркетинговый ход, да. Слушайте, хорошей шизофренией надо пользоваться. Люди больные, они готовы за это чехлить, и этим надо пользоваться. Вполне хороший флешмоб можно создать.
— Однако люди, занимающиеся технологией, верят, что они могут сделать прорыв. Наш президент сказал накануне инаугурации, что военного потенциала нам хватит на 20–30 лет, и поэтому нам этот прорыв технологический очень нужен.
— У нас количества ядерных боеголовок больше, чем в Соединенных Штатах. Я вынужден огорчить всех наших псевдопатриотов, которые грабят страну: ядерные боеголовки — это оружие возмездия, которое теоретически должно предупредить потенциального противника, что не надо на нас нападать. Но самое основное в этом с точки зрения экономики — это обычные затраты, которые уже никогда не вернутся. И выигрывает войну всегда экономика. Живая сила — это тоже экономика.
Хоть это может и не нравиться очень, но ты обычная батарейка в матрице, которая в том числе и на войне эксплуатируется. Яркий пример тому — Вторая мировая война, которая с одной стороны закрывалась гитлеровской Германией с точки зрения эксплуатации всего другого мира, то есть технологиями, а всем остальным миром она закрывалась, в том числе нами, извините, мясом, потому что других технологий не было. Но это тоже технология, и мы потом точно так же за эту технологию платим. Человеку всегда очень неприятно, что он во взаимоотношениях с функцией под названием «государство» является такой батарейкой. Он почему-то искренне считает, что для государства он что-то более значимое, и его так сильно расстраивает, что он на самом деле всего лишь производитель электричества и всего остального, а женщина при этом — производитель батареек, чем она более ценна, чем мужчина. Но нравится нам это или нет, экономику войны никто не отменит, даже если это никому не нравится. Поэтому выигрывает тот, кто более технологичен. И говорить, что у нас какой-то там запас — вопрос на засыпочку: а 20 лет назад у нас этого запаса не было? Я сразу вспоминаю фильм «Свадьба в Малиновке», где у пана атамана есть золотой запас, — вот такую свадьбу в Малиновке примерно мы сейчас и разыгрываем. Войны выигрываются сейчас и выигрывались по-другому — информацией. А информация превращает это все в экономику. Информационно же мы все проиграли, потому что находимся в изоляции по всем параметрам, которые сами себе же добавляем. Помимо того, что изоляция у нас чисто лингвистическая, потому что, напомню, кириллицей никто не пользуется, и у нас нет партнеров, с которыми мы бы могли что-то замутить.
— Считаете ли вы, что такой инвест-, бизнес-климат в России не дает стране технологически модернизироваться?
— Давайте будем объективны. В России пока в принципе невозможно ничего развивать. У России в этом нет потребности. При существующей системе управления потребности ни в каком развитии просто нет. Сейчас есть только потребность в сохранении системы управления. Да, она треснет, да, она развалится, но развалится по причине, что она не в состоянии удержаться. Демократия, может, и поганая штука, но это единственное, что работает в царствах-государствах во всем мире.
— Нужна ли нам самим тогда модернизация или можно дальше так жить?
— Все зависит от того, что вы вкладываете в слово «нам». Людям, находящимся в системе управления, не нужно ничего. Большей части народа тоже не нужно ничего. Поэтому сейчас есть очень хороший консенсус, как «народ и партия едины» — так говорили при советской власти, но большевики это не смогли реализовать, а существующая власть смогла и очень хорошо — так называемый консервативный консенсус: в общем, никому ничего не надо.
— Часто говорят, что как раз, к примеру, Вторая мировая война подтолкнула нас к модернизации...
— Война — очень маловероятно. Войны образуются не от того. Должен быть конфликт внутри гражданского общества, для этого должен быть, как говорят демографы, демографический навес из молодого поколения. Это происходит везде, где есть молодое поколение, у нас его ничтожно мало.
Беседовала Элина Масимова